Нефть

Мы бредём по пустоши к бункеру, проклиная палящее солнце, от которого не спасают плотные шерстяные куфии. Среди жалких лачуг надземный этаж бункера, огороженный бетонным забором, на контрасте смотрится дворцом падишаха из сказочной Аграбы. А вокруг — только пыль, людей у лачуг не видно — хотя, может быть, тут уже и вправду никто не живёт.
В сотне метров до ворот мы садимся прямо на дорогу. Она еле обнаружима — ни ноги, ни колёса не оставляют следов на этой засохшей, почти застекленевшей корке; разве что гусеницы танка смогут оставить несколько царапин. Но сходить с этого еле заметного пути нельзя — мины. Через некоторое время к нам подходит охранник с собакой и автоматом. С вышек за забором его прикрывают невидимые нам снайпера. Собака рычит и нервничает.
Мой напарник начинает говорить с охранником по-арабски. Я, хотя и закутан в бурнус, на этом языке не говорю. Понимаю достаточно. Напарник — тоже далеко не араб, но местные обычаи требуют именно этого: арабской одежды, арабских обычаев, даже зовёмся мы здесь арабскими именами. На истинное лицо и национальность всем насрать, они для местных просто не существуют.
«Мы по приглашению халифа Рамзана» — говорит напарник охраннику, добавляя несколько ритуальных фраз. Охранник с кем-то совещается по рации, и после короткого ответа даёт знак подниматься, ведя нас к воротам.
За воротами нас обыскивают. Каждая складочка тела не только обследуется охраной, но и обнюхивается собаками. Я стараюсь не менять выражение лица, когда клыкастая морда тыкается в мои гениталии. Одного движения бровью может быть достаточно, чтобы охрана пристрелила нас. Затем нас просвечивают рентгеном.
Но, наконец, всё это закончено. Мы одеваемся, собираем вытряхнутые рюкзаки, и идём по кажущемуся бесконечным коридору. Он петляет во всех направлениях — вниз-вправо-вниз-влево-вверх... Уверен, что несколько раз мы прошли по одному и тому же участку. Прямой путь должен быть гораздо короче, к тому же я знаю, что есть лифт. Но нас положено вести по тоннелю, то ли чтобы запутать, то ли, чтобы создалось ложное впечатление о размерах бункера.
Впрочем, приблизительные размеры мне всё равно известны — я видел разведданные с геоспутника. Бункер и вправду огромен, это настоящий небоскрёб, зарытый в землю. Крепость, абсолютно защищённая и автономная.
Наконец, наши блуждания заканчиваются. Перед последней дверью мы снимаем обувь и входим внутрь босиком. Охранник удовлетворённо кивает, как будто мы прошли очередную проверку.
Внутри — настоящий дворец. Высокие потолки, в которых сделаны фальшивые окна с лампами дневного света. Ковры, покрывающие каждый квадратный сантиметр пола — кроме тех мест, где растут деревья. В нескольких метрах от входа стоит знаменитый золотой «Хаммер» Рамзана — и тут наверняка хватит места, чтобы на нём кататься.
Охранник передаёт нас слуге, который, семеня, ведёт нас в царские покои. Проходя мимо «Хаммера» я еле удерживаюсь от того, чтобы прикоснуться к нему. Но сдерживаюсь; охрана скрылась с глаз, но вряд ли исчезла.
Халиф Рамзан встречает напарника как старого знакомого, и они обмениваются ритуальными фразами на чеченском, который я знаю ещё хуже, чем арабский. Меня же он сначала словно не замечает, и только завершив приветствие, начинает спрашивать, переходя на русский язык.
«Кто это сегодня с тобой, Махмуд?» — как бы невзначай интересуется Рамзан, неловко улыбаясь. Он похож на свой портрет — виноватая улыбка на округлом, бородатом лице, мохнатые брови, смешно оттопыренные уши — этакий полукарикатурный добрячок.
«Это мой друг Ибрагим, — отвечает напарник, — он теперь работает вместе со мной вместо Абу». Рамзан кивает: «Я слышал о том, что случилось с Абу, — и обращается ко мне, — здравствуй, Ибрагим». Я отвечаю тщательно выученным приветствием на чеченском, Рамзан отвечает мне. Я слегка расслабляюсь — после обмена приветствиями с хозяином мы — гости, которые, по местному обычаю, считаются неприкосновенными.
Без лишних слов Рамзан ведёт нас в зал удовольствия. Так называется выложенная кафелем небольшая комната с несколькими стоящими в ряд кушетками. Она чем-то напоминает обычный больничный кабинет — то ли запахом антисептиков, то ли из-за бактерицидных ультрафиолетовых ламп, включающихся, пока в зале никого нет.
Пока мы достаём из рюкзаков пакеты, Рамзан снимает штаны и укладывается на кушетку. Бесшумно появившаяся медсестра берёт у нас конец шланга, присоединяет к нему одноразовый наконечник, и вводит его Рамзану в прямую кишку. Напарник набирает на электронном замке пакета свою часть кода, затем я набираю свою. Чёрная маслянистая жидкость начинает стекать по шлангу; через несколько секунд Рамзан уже стонет от удовольствия. По телу пробегает дрожь, потом его начинает трясти так, что медсестра достаёт ремни и пытается пристегнуть Рамзана к кушетке. Он с силой отталкивает её, сестра встаёт с пола, потирает ушибленное место, и убирает ремни.
Мы выходим из зала удовольствий, оставляя Рамзана наедине с его нефтяным кайфом. Тот же — или уже другой, они все на одно лицо — слуга ведёт нас в гостевую залу, где уже разлит по пиалам ароматный чай, а на подносах лежат фрукты и сладости. Ждать хозяина не имеет смысла — у него впереди несколько часов блаженного погружения в нефть — и мы садимся на подушки.
Пока мы едим, начинает темнеть. Конечно, это только снижают яркость лампы, но иллюзия полнейшая. Ощущение наступающей ночи дополняет пение цикад — конечно, это запись. Напарник откинулся на спину и, кажется, дремлет, я же продолжаю щипать виноград, которого на столе десятки сортов.
Из наступившей темноты прожектор выхватывает несколько женских тел, воздевших руки к потолку — хотя так и хочется сказать «к небу». Пение цикад сменяет музыка, девушки начинают танцевать. Из одежды на них — газовые, полупрозрачные, платки и ожерелья, прикрывающие соски огромных грудей, покачивающихся в ритм танцу.
«Хороши?» — я вздрагиваю от неожиданности, обнаружив рядом с собой Рамзана. Он расслабленно улыбается, но от его карикатурности уже нет и следа; черты лица как будто заострились. Возможно, это из-за освещения, но, что вероятнее — из-за наркотика. Взглядом Рамзан указывает на предметы вопроса, которые в танце изгибаются в неподвластных уму позах.
«Да, Рамзан, — отвечаю я, — очень хороши. А понравилась ли тебе нефть?». Рамзан смеётся: «Очень, очень понравилась! Передайте вашему царю, что пока он присылает такие подарки, мы будем с ним хорошими друзьями».
Мы какое-то время молча наслаждаемся зрелищем.
«Выбирай» — говорит Рамзан, царским жестом указывая на танцовщиц, когда их божественное шоу, наконец, заканчивается. И я выбираю.
«Рамзан, — говорю я, — перед тем, как уединиться с прекрасной гурией, я бы хотел посетить отхожее место, ибо, боюсь, переусердствовал с угощением». Халиф снова улыбается, хлопает в ладоши, и слуга ведёт меня в царскую уборную.
Как оказывается, у Рамзана есть не только золотой «Хаммер». В уборной всё сделано из чистого золота, даже ручка зубной щётки, не говоря уже о таких вещах, как унитаз. На стене висит телевизор, включающийся сам собой, как только я устраиваюсь на очке. Показывает телевизор самую пошлую и прозаическую порнуху.
Закончив своё дело, я запускаю руку в экскременты, и, покопавшись, нахожу несколько яблочных зёрнышек. На самом деле это капсулы с крохотной дозой бесцветного нейротоксина — и я давлю одну из них прямо над щетинками золотой зубной щёткой халифа, затем мою руки.

Нейротоксин, попав на слизистую оболочку, запустит медленную и неизбежную смерть. Через неделю Рамзан тяжело заболеет и скоропостижно скончается — и никто не сможет связать его смерть ни с нами, ни с нашими заказчиками. А о том, чтобы в голове преемника Рамзана были только нужные нам мысли — об этом мы позаботимся.
Ведь нефть — это не единственное средство.